Прошедшее десятилетие ознаменовались для Матери Городов Русских массовой деруссификацией ("обезмасливания масла" ? ! ) городского среднего образования. В Киеве к началу нынешнего учебного года осталось всего 6 школ, в которых преподавание осуществляется на языке Николая Гоголя и Владимира Короленко, Максимилиана Волошина-Кириенко и Анны Ахматовой-Горенко, Игоря Северянина-Лотарёва и Константина Паустовского, Виктора Некрасова и Анатолия Кузнецова, большей части литературного наследия Евгения Гребёнки, прозы и «Дневника» Тараса Шевченко. Ещё в 12 формально русскоязычных школах уже подготовлена «база» для их последующего перевода в т. н. украиноязычные. Лишь титаническими усилиями К. В. Шурова и его Русской Общины удалось завести парочку русскоязычных классов в одной-двух «украинских» школах.

Все эти лингвистические метаморфозы мотивируется нашими «освитянскими» ведомствами в качестве непременного атрибута процесса «навернення до джерел».

Однако ! Является ли нынешняя официальная литературно-деловая норма (то бишь «украинский язык») или какой-либо из её народных полтавско-черкасских первоистоков чем-то когда-либо характерным для древнего, позднесредневекового или барочно-классицистского Киева.

В традиционных воззрениях прежних (как российских, так и украинских) историков и филологов старорусская этническая и языковая общность представлялась (вплоть до последней четверти прошлого столетия) почти монолитом. Никто из этих классиков (Н. М. Карамзин, М. А. Максимович, В. О. Ключевский, Н. И. Костомаров, С. М. Соловьёв, А. А. Потебня, А. И. Соболевский, А. А. Шахматов, М. С. Грушевский, Б. Д. Греков и др.) не мог и предполагать о каких-либо существенных диалектно-лингвистических различиях между обитателями 12 известных древних восточнославянских племенных княжений. Тем более, что не было тогда у исследователей в наличии более-менее пространных "докиевских" региональных текстов. Кроме, естественно, документов, написанных на церковнославянском конфессионном и (в меньшей степени !) на росо-полянском административном языках. Последний из них в XII — XIII вв. постепенно приобретал всё более общерусский характер [ Толстой Н. И. Церковнославянский и русский : их соотношение и симбиоз // Вопросы языкознания. — M., 2002, №1, с. 81 — 90 ].

Исключение составляли лишь новгородские берестяные грамоты — краткие записи жителей Приильменья делового, бытового или эпистолярного жанров. Они сохранились благодаря специфически топографическим особенностям региона. Тщательное же изучение в течение последнего полустолетия этих документов Новгородской Археографическо-археологической экспедицией (возглавляемой академиком Валентином Яниным), их систематизация и анализ показали парадоксальную метаморфозу [ Крысько В. Б. Древний новгородский диалект на общеславянском фоне // Вопросы языкознания. — M., 1998, №3, с. 74 — 93 ; Абакумов О. В. Артополот і Артанія // Іншомовні елементи в ономастиці України. — К., 2001, с. 15 ; Седов В. В. Восточные славяне в VI — XIII вв. — M., 1982, с. 57 — 58, 66 ; Абакумов А. В. Зачем воевать со своим же старокиевским языком ? // Ренессанс. — К., 2001, №4, с. 126 — 136 ; Янин В. Л. Был ли Новгород Ярославлем, а Батый — Иваном Калитой ? // Известия. — М., 1998, №106, с. 5 ; Абакумов А. В. Мы все между мовой и речью // Советская Россия. — М., 1999, №25, с. 3 ; Абакумов А. В. Русский, он же старокиевский // Русский мир. — К., 2002, №3, с. 7 ], которая произошла с речью новгородцев в 1-й пол. II тыс. н. э. Восточнославянские диалекты, на которых разговаривал грамотный приильменский "средний класс" 11 — 12 вв. и его потомки в 14 — 15 столетиях, оказались различными ! Первое из перечисленных наречий — племенной говор местных словен. Второе же оказалось поразительно близким к языку среднеднепровских «Слова о полку Игореве» (1185 — 1187 гг.), «Слова о погибели Земли Русской» (1238 г.), «светского раздела» публицистики архимандрита Киево-Печерской Лавры Серапиона (1260 — 1270?е гг.).

В течение XIII в. произошла постепенная ассимиляция дружинно-боярской и административно-"глашатайской" элитами ("киевизированных" раньше !) Детинца «простой чади» своего города. Т. о., потомки ильменских словен фактически оказались лингвистически "поглощёнными" поляно-росами. А точнее — «русскоязычной» правящей верхушкой Новгородской Земли. Как и существенной (среднеднепровского, частично, происхождения !) составляющей «среднего класса» Циркум-Ильменщины.

Аналогичный процесс, естественно, протекал (по принципу аналогии !) во всех без исключения "уделах" «пост-империи Рюриковичей». Во втором (по количеству найденной археографо-археологами «корреспонденции») «берестяном» городе, Старая Русса, язык «Слова о полку Игореве» присутствует уже в самых первых грамотах (кон. 11 в.), найденных на территории этой южноильменской фактории росо-полянских переселенцев. В здешних же «письмах на бересте» среднеднепровская речь фигурировала примерно в равном количестве со словено-новгородским эпистолярным творчеством вплоть до времён Александра Невского. В течение 2?й пол. XIII столетия язык «Слова о погибели Земли Русской» полностью вытесняет ильменский диалект в текстах берестяных грамот Старой Руссы. Ранние же тексты из числа писем, найденных в других восточнославянских населённых пунктах (Смоленске, Пскове, Витебске, Твери, Мстиславле, Торжке, Москве и Звенигороде Галицко-Львовском), свидетельствуют, в свою очередь, о тамошнем лингвистическом своеобразии. Равноудалённом как от поляно-киевской, так и от староновгородской речи. А, в ряде случаев, и друг от друга ! Кое-где подобная самоидентичность сохранялась вплоть до сер. 14?го века.

Ассимиляция, однако, брала своё.

В междуречьи Оки и Волги формируется в течение 13 — 16 вв. т. н. "киево-московский деловой язык", который окончательно ассимилирует местные остатки северных восточнославянских (вятичских, кривичских, словено-ильменских) диалектов, постепенно трансформировав их в свои же говоры. Последние носители истинно-московитянского северо-вятичского наречия (из самых глухих сёл рассматриваемого района) перешли на киевскую грамматическую основу где-то ещё до нач. XV в. Т. о., современная т. н. "московська мова" — прямой наследник именно росо-полянского наречия .

Выходит, что язык А. С. Пушкина и Ф. М. Достоевского, Н. В. Гоголя и В. Г. Короленко, М. А. Волошина и А. А. Ахматовой, К. Г. Паустовского и В. П. Некрасова развился, в конечном счёте, непосредственно из более древнего [ Абакумов О. В. Поліський аспект балто-слов’янського питання // Ономастика Полісся. — К., 1999, с. 147 — 150 ] среднеднепровского восточнославянского регионального «лингвистического пучка», а не был "прямым следствием" разговорной речи кривичей, радимичей, северян, вятичей и словен новгородских. Подобным же, примерно, образом были унифицированы "киянами" (к кон. 13 в.) диалектные особенности дреговичей, волынян, тиверцев, уличей и большей части белых хорватов.

В Киеве т. н. «московська мова» сделала свои первые самостоятельные лингвистические шаги в 12 — 13 вв. И тем более парадоксально, что последние 10 лет именно «колыбель Руси» подвергается интенсивному и целенаправленному «избавлению» своих школ от самого процесса изучения старокиевской же литературно-деловой языковой формы.

Другим свидетельством полянской грамматической основы речи современных россиян является "Слово о полку Игореве".

Факт написания этого шедевра в Киеве ни у кого из серьезных специалистов сомнений не вызывает. Из всех же современных восточнославянских диалектов нынешний т. н. "русский язык" — наиболее подобен словообразующей манере автора "Слова...". Так что вовсе не "москали" "русифицировали" потомков поляно-росов, а именно последние (в конечном счёте) и «киевизировали» лингвистически почти все (кроме закарпатской части белых хорватов) региональные восточнославянские сообщества. Вторым же по степени филологической близости к языку "Слова о полку Игореве" среди современных живых (в т. ч. и постепенно исчезающих) наречий является группа центральнополесских говоров северной и средней Киево-Житомирщины, существенно отличающаяся от нынешней «магистральной» для сегодняшнего украинского офизиоза черкасско-полтавской диалектной зоны.

Разветвление же древнерусского языка на праукраинское и пра-"российское" наречия началось в кон. XII в. еле заметными фонетическими расхождениями. Это обстоятельство хорошо показал академик Б. А. Рыбаков в противопоставлении различных частей "Киевской летописи" [ Русские летописцы и автор "Слова о полку Игореве". — М., 1972, с.138 — 147 ; Петр Бориславич. — М., 1991, с. 165 — 285 ]. Некоторые страницы этого документа были написаны в Белгороде-на-Ирпене (совр. Белгородка в Киевской обл.) при дворе тогдашнего великого князя-соправителя Рюрика Ростиславича. Другие же — в самой столице, где "сидел на столе" другой "дуумвир" — Святослав Всеволодович. Наилучшие строки данной хроники вышли из-под пера наивероятнейшего автора другого шедевра ("Слова о полку Игореве") — боярина Петра Бориславича. Последнему и были присущи (в обоих его произведениях) черты тогдашнего киевского общерусского административного (но с небольшим патетическим уклоном и повышенным количеством церковнославянской лексики) языка. Данное универсальное наречие уже тогда приобрело свою историческую значимость. Оно стало достаточно монолитной дружинно-княжеской административной и «глашатайской» языковой нормой. Эта лингвистическая форма распространилась еще до 1200 г. на все тогдашние удельные центры.

"Белгородковские" же страницы "Киевской летописи" кон. XII в. несколько отличаются от бориславичевских некоторыми фонетическими "украинизмами" и незначительным ослаблением древневосточнославянского полноголосия. Это отображало уже тогда наметившиеся особенности общерусского языка малых городков и весей столичного княжества (без, правда, полесской его части) в противовес говору самого тогдашнего восточнославянского мегаполиса. Наречие же последнего в ту эпоху распространилось и в Чернигове, и во Владимире-на-Клязьме, и в Ростове Великом, и в Переяславе-Южном, и (как показано выше !) в Новгороде, и пр. династических уделах Рюриковичей.

Вышгород же и полесские веси Киевского княжества (со своим ярко выраженным полноголосием !) больше тяготели к фонетике жителей столицы.

Своеобразием данный лингвистический процесс отличался в Полоцко-Минском территориальном княжестве !

Местная ветвь Рюриковичей (Изяславичи-Всеславичи !) очень рано (с нач. XI в.) существенно обособилась (за исключением небольшого хронологического промежутка 1130 — 1139 гг., который на местных диалектных особенностях почти не отразился) от динамики дружинно-элитарных «ротаций» остальной Руси. Полоцко-Минская Земля оказалась мало затронутой постоянными (в теч. всей 1?й четв. II тыс. н. э.) сменами «столов» Рюриковичами-Ярославичами и их преимущественно «киевоязычной» «обслугой». Этот почти непрерывный «кругооборот» дружинно-верхушечного контингента от Перемышля и до Белоозера (исключая, в основном, территорию будущей Белоруссии) унифицировал лингвистическую норму княжеских элит большинства древнерусских уделов вплоть до 1240?х гг.

Полоцко-минская «речь глашатаев» базировалась на более ранних (нач. 11 в.) киевских «образцах». За 200-летнюю же свою обособленнось от динамики и эволюции столичных языковых норм прабелорусский говор (хотя и не столь тогда заметно, как закарпатский диалект тех же лет !) уже несколько выделялся (в момент Батыевого нашествия) на фоне «магистрального» киевского.

Ещё меньшие (пока исключительно фонетические !) расхождения наблюдались (как показано нами выше) в кон. 12 — сер. 13 вв. у «собственно»-киевского, центрально-южнополесского и "белгородковского" "прононсов" обитателей бывших Полянской, Древлянской и Староуличских Земель. Эти различия в речи жителей тогдашнего среднеднепровского мегаполиса с насельниками его южных и северных «пригородов» стали фундаментом позднейшего языкового (по данным глотто-хронологического "генеалогического древа" сравнительной лингвистики, см. блок-схему) разветвления «московитян», черкасско-полтавских украинцев и киево-житомирско-коростышевско-чернобыльско-вышгородских полищуков. Следующий достаточно яркий образец правеликорусской (с повышенным, естественно, уровнем церковнославянской лексики !) публицистической литературы на киевской «почве» — «Слово о погибели Земли Русской». Данный памфлет (второй по значимости после шедевра Петра Бориславича) тоже был написан в «Восточнославянском Риме». Где-то в кон. 1230?х гг. [ Рыбаков Б. А. Из истории культуры Древней Руси. — М., 1984, с. 150 — 151 ].

Дальнейшая же (после Батыевого разгрома Киева !) судьба столичной языковой формы имела свое продолжение уже на суздальском, новгородском, смоленском, курско-брянском и рязанском "грунтах". Последним (после "Киевской Летописи", "Слова о полку Игореве" и "Слова о погибели Земли Русской") образцом киевской речи (ставшей, в конечном счёте, основой деловой московской) была публицистика архимандрита Киево-Печерской Лавры Серапиона, ставшего в 1274 г. епископом во Владимире-на-Клязьме.

В самой же «древнерусской колыбели» с 1240 г. функционирование старокиевской литературно-деловой нормы существенно сузилось в результате почти полного истребления населения «Восточнославянского Рима» татаро-монголами. Новопоселенцы же киевского "пепелища" (сер. 13 в.) разговаривали уже с полесскими и (в меньшей степени) белгородковско-стугнянскими специфическими фонетическими особенностями. С другой стороны, в связи с тогдашним повышением влияния роли духовенства и монашества в общественно-культурной жизни города, усилилось церковнославянско-древнерусское промежуточное наречие. (Такие «переходные» формы близкородственных языков именуются у лингвистов «койне», а в просторечии – «суржиком»). Языку же "Слова о полку Игореве" и "Киевской Летописи" пришлось в тех условиях «закоснеть» (на какое то ещё, прежде чем прекратить здесь своё функционирование, время) где-то на канцелярском уровне. Новый же Киев оказался на стыке формирования центрально-южнополесского и стугнянско-поросского говоров тогдашнего этапа глотто-хронологического развития Среднего Поднепровья.

Очередная славянская "реконкиста" в лесостепь и степь (2-й пол. XIV – 3?й четв. XV вв.) потянула многих носителей "белгородковского" наречия (в т. ч. и обитателей южных пригородов Матери Городов Русских) на юг. Среди рядовых киевлян стал преобладать старокиево-вышгородский говор.

«Официозом» же бывшего восточнославянского мегаполиса (с инкорпорацией Среднего Поднепровья в 1362 г. Великим княжеством Литовским) становится т. н. «старобелорусский язык». Это был один из потомков полоцко-минского варианта ещё более раннего (нач. 11?го столетия) архаико-старокиевского наречия. Данный «язык Гедиминовичей» довольно-таки продолжительное время фигурировал (XIV — XVIII вв.) на значительной части территории Украины. Однако, он так и не сумел за все годы своего присутствия ассимилировать местные (также старокиевского лингвистического «корня» !) пост-"белгородковские", полесские и волынские говоры. Причана тому — конкуренция старобелорусскому (на ниве официозности) церковнославянско-древнерусского «суржика», а позднее ещё и польского языка. В условиях же подобного разнообразия «речи глашатаев» местные народные диалекты, естественно, выжили.

"Поставило точку" функционированию полоцко-виленского «официоза» на Украине возвращение на свою прародину в кон. 17 — 18 вв. (в качестве делового языка) «московитянского» потомка "говора" Серапионовой публицистики. Нынешние руховские полу-образованцы почему-то льют потоки слёз по поводу прекращения функционирования (250 и более лет назад) на Гетьманщине старобелорусского (имевшего здесь лишь небольшие местные лексические вкрапления !) письменно-делового диалекта. Этот процесс они называют «насильственным вытеснением» украинского языка. Однако последнего тогда (в литературизированной форме) ещё не существовало !

Гр. С. Сковорода отмечал в те годы отчуждённость и малопонятность для простого украинского крестьянина и мещанина тогдашней т. н. «руськой мовы». Последняя же как раз и является самым поздним из этапов в развитии виленско-полоцкой деловой лингвистической нормы. Великий просветитель, в то же время, заметил большую понятность «российской мовы» тогдашнему среднестатистическому «малорусу». Что в немалой степени и определило выбор самого Григория Саввича в пользу старокиевско-московской литературно-официальной формы. Да и 300?летней давности переписку Ивана Мазепы с Мотроной Кочубей пришлось издать (В. А. Шевчуку) в переводе на современную украинскую форму. Текст (старобелорусский !) в оригинале оказался уж очень малопонятным современному читателю. В то же время публицистическая полемика (2?й пол. 16 в.) Ивана Грозного и Андрея Курбского до сих пор выдерживает свои издания без филологической «модернизации». Это обстоятельство лишний раз подчёркивает правоту Гр. Сковороды в его характеристике большей близости «российского» и украинского наречий друг к другу, чем каждого из них со старобелорусским письменно-деловым диалектом.

«Батыевой поры» белгородковско-стугнянский говор в течение XIV — XVIII столетий постепенно развернулся (параллельно с прекращением функционирования в «колыбели Руси» старо-столичного «высокого стиля») в своеобразную южнорусскую языковую зону. Одним из представителей последней и был полтавский диалект. На фундаменте же его и построил накануне 1800 г. И. П. Котляревский параллельную (другой линии киево-русской языковой традиции) литературную украинскую форму.

Через 4 десятилетия Н. В. Гоголь выскажет сомнения [ Крутикова Н. Є. Гоголь // Шевченківський словник. Т. 1. — К., 1976, с. 160 ] в целесообразности такого создания (даже на основе своего родного полтавского говора !) функционально-дублирующей языковой южнорусской нормы. Этот великий уроженец Сорочинцев блестяще использовал великорусское литературное наречие для обработки украинского же фольклора и эпоса («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород»).

В эксперименте Котляревского таки наличествовало (как для ситуации самого конца «Века Просвещения») определённое рациональное зерно. Деловая форма основного русского языка предшествующей реформой М. В. Ломоносова — В. К. Тредиаковского была уже отработана и в эпоху Екатерины Второй выглядела достаточно эффектной. Однако же тогдашний сильно засорённый церковнославянизмами т. н. «высокий штиль» для литературных произведений оказался весьма несовершенен. На этом огромные потери, в конечном счёте, понёс даже такой большой поэтический талант, как Г. Р. Державин. Так что поиски И. П. Котляревского на ниве литературизации тогдашних ново-южнорусских наречий при неадекватном состоянии официального языка тех лет — понятны. Завершение же реформы киево-московской линии лингвистического развития Н. М. Карамзиным осуществилось уже после факта сотворения "Энеидой" параллельной южнорусской литературной формы.

Однако характерной речью простого киевлянина той (XVIII -- первых 2?х третей XIX вв.) поры был говор отнюдь не из полтаво-черкасской группы ! Большинство обитателей тогдашней древнерусской пост-колыбели пользовались преимущественно одним (согласно лингвистической карте А. И. Соболевского) из полесских диалектов. Граница последних с собственно украинскими проходила по линии Борисполь — Конча-Заспа — Теремки — Ирпень — Радомысль — Черняхов. Так что "мова Котляревского" не является автохтоном Киева. А если и называть её "родной", то в такой же степени, что и российскую (старополяно-московитянскую).

Пребывали (хоть и в меньшинстве) на территории Матери Городов Русских, естественно, как черкасско-полтавские, так и петербургско-московские лингвоносители. Миграция первых резко усилилась после 1861 г. Как, впрочем, и великороссов !

Речь же последних к кон. 19?го столетия и возобладала на киевской земле. Лингвистический "внук" вернулся в дом своего "деда" !

Десять с лишком лет назад (весной 1992 г.) в Киеве, Харькове, Львове и других больших украинских городах возле некоторых вузов появились десятки иноземных студентов-"троечников" — русистов. Все они тогда задались целью изучить язык И. Котляревского и П. Мирного. Это было им необходимо (так эти горе-лингвисты тогда считали !) для облегчения своей успеваемости. Данные «троечники» надеялись освоить украинский в качестве 2-го (при русском, как основном предмете !) славянского языка — согласно своим учебным процессам.

Однако ! Все филологические кафедры (где эти студенты-русисты надеялись "спихнуть" свои академические обязательства) не засчитали им данный предмет. Эта группа "троечников" вынуждена была переучиваться (с украинского) или на польский, или на болгарский, или на чешский (либо какой-нибудь иной славянский) язык. Или же наоборот ! Преподаватели готовы были принять у данных студентов экзамен по украинскому языку. Но лишь при том условии, что вторым славянским экзаменационным предметом — будет не великорусский.

С 1993 г. данное лингвистическое "паломничество в Киев" прекратилось. Западные филологи считают украинский и российский (если не декларативно, то, по крайней мере, в своих учебных процессах !) — одним языком, но отдельными его диалектами.

Племенной говор закарпатской ветви восточнославянского поемени белых хорватов — исключение из выше приведенного процесса хроноглоттогенеза. Это древнее наречие оказалось [ Дзендзелівський Й. О. Закарпатські говори // Українська Радянська Енціклопедія. Т. 4. — К., 1979, с. 175 ] единственным из восточнославянских неполянских, которое сохранило на сегодняшний день своё лингвистическое «потомство». Нынешняя ужгородско-мукачевско-свалявско-хустовская (подкарпато-русинская) группа диалектов весьма обособленна как к украинско-черкасско-полтавским, так и к теперешним российским, галицким, белорусским, южнополесским, новороссийским, волынскому, чёрнорусско-литвяцкому, гуцульскому, лемковскому, бойковскому и буковинскому говорам. Более того, все перечисленные (кроме, естественно, закарпатской) поздневосточнославянские языковые общности (все потомки собственно киевского древнерусского языка !) соотносятся между собой в степени глотто-хронологического родства на большем уровне близости, чем к сегодняшнему подкарпато-русинскому «лингвистическому пучку» [см. блок-схему].

Ибо слишком раннее (3?я четв. 11 в.) «выпадение» ужгородско-мукачевской группы белых хорватов из под древнерусской государственности изолировало их от киевского этно-языково-«глашатайского» «плавильного тигля». Последний же не успел (в связи с ранним венгерским завоеванием края) как следует развернуться в данной «волости». Т. о., в Закарпатье не было заложено (в 1-й пол. II тыс. н. э.) основы для росо-полянской языковой ассимиляции. Ярчайшей иллюстрацией лингвистической «аппендиксности» этой области (в восточнославянской среде) является и тот факт, что местные наречия состоят друг с другом примерно в такой же степени глотто-хронологического родства, как белорусский, украинский и старокиевско-«московитянский» официальные литературно-деловые языки между собой !

На всей ли территории совр. Украины полтавский и близкие ему диалекты (в сравнении с другими восточнославянскими) автохтонны ?

Нет ! В самом Киеве прошли (как показано выше !) первые десятилетия (в 12 — 13 вв.) отдельного существования «российского» наречия. Т. н. "руссификация" Матери Городов Русских в 1860 — 1890-х гг. свидетельствует лишь о возвращении сюда (на место отнюдь не черкасского, а одного, как показано выше, из вариантов полесского) потомка киевского же говора. На Харьковщине, Луганщине и в северной Донетчине носители российского диалекта появились в конце XV в., а ново-южнорусского позднее : в 1630 — 1710?х гг. Именно здесь "московитяне" большие аборигены. Кроме того, колонизация восточными славянами отвоёванных (ибо эти земли имели отношение к ранним этапам [ Абакумов О. В. Вiдгалуження антського дiалекту пiзньої спiльнопраслов`янської мовної єдності за синтезованими лінгво-археологічними свідченнями // Ономастика України I тис. н. е. — К., 1992, с. 18 — 26. ] нашего общего этногенеза) таврийских степей осуществлялась по различным направлениям. Данная геополитическая Причерноморская "реконкиста" осуществлялась, гл. о., 2 этнографическими потоками. В посл. четв. 18 столетия развернулась с территории Украины и Центральной России массовая сельская восточнославянская миграция, одновременно. Интенсивно заселялись и города Причерноморья.

Т. о., российские «русичи» — большие автохтоны (чем украинцы) Слобожанщины и сев. Донбасса. Одинаковая степень "аборигенности" характерна обеим главным восточнославянским ветвям относительно современной Одещины, Херсонщины, Крымской Автономии, Николаевщины, части Донецкой и Запорожской областей. Такой же "дуализм" наследия украинцев и россиян характерен и для Киева. Современная столица нашего государства территориально значительно больше места размещения «бориславичеязычной» древней Матери Городов Русских. Нынешний Киев включает в себя не только «посад» мегаполиса Ярослава Мудрого и Святослава Всеволодовича, но и ряд "белгородковско»-язычных предместий «Восточнославянской Цитадели» той эпохи. Да и в целом наш "Днепровский Рим" — "родительский дом" всякой разновидности русской речи, любому "русичу".

С другой же стороны, ново-украинские говоры относительно более автохтонны для Кубани. Многие районы востока и юга нынешней РФ также (в плане соотношения носителей главных пост-старокиевских языковых ветвей) — «со-аборигенны».

Можно проследить определённую восточнославянско-британскую аналогию.

Если сопоставить великорусский язык с английским литературным, а ново-украинский — с пригородно-лондонским "кокни", то какой-нибудь кентский "ратователь за филологическую справедливость" должен был бы требовать (подобно нашим псевдо-просвитянам) ликвидации на всём юге острова «наречия» Ч. Диккенса и У. Теккерея ! Мотивировкой подобной акции (согласно такой псевдопатриотической логики) должен стать сам факт культивирования, например, современными шотландцами (с нек. своими небольшими фонетическими особенностями) того же литературного языка. При этом, естественно, такие гипотетические темзенские «просвитяне» проигнорировали бы факт ассимиляции на севере Альбиона в 16 — 18 вв. местного скотч-нортумбрийского говора основной (мерсийско-лондонской) литературно-деловой нормой Соединённого Королевства. Из подобного же псевдопатриотического образа мыслей только "кокни" (другая южно-англосаксонская разговорная форма) — истинно английский язык ! ?

Наши же лингвистические реалии достаточно скурпулёзны и во многом ещё подлежат всестороннему обсуждению. Несомненно, однако, одно ! Какой бы ни была устойчивой и традиционной мифологема о том что русский язык — московский, истина же конкретна ! Как пришлось человечеству переориентироваться от привычной геоцентричной на гелиоцентричную модель Солнечной системы, так и современному восточному славянству следует признать факт украинскости не только полтаво-черкасской, но и старокиевской (именуемой в просторечии великорусской !) литературно-деловых форм.

Диккенсовско-теккереевская норма (лишь с небольшим числом полуторавековых местных филологических вкраплений) приемлема для всех англоязычных стран. Однако из-за того, что данная лингвистическая форма употребляема и в США, лондонская же общественность не утверждает того, что данное обстоятельство унижает Великобританию. Мол де нужно завести свой особый (отличный от официоза янки) язык ! На основе «кокни», например !

Старокиевско-”московитянская” литературно-деловая лингвистическая форма — один из "официальных языков" ООН. Для чего тарасюковским эксмидовцам нужно было переходить 3 года назад со своего росо-полянского на чужой английский — в качестве международного ?

Большего мазохизма и смердяковщины и не придумаешь !

В «Интернете» же старокиевский язык входит в первую пятёрку по распространённости ! На великорусском письменном наречии зафиксирован огромный массив научной и литературно-художественной (в т. ч. и украинской) информации. Несомненны и качественные характеристики этого прямого потомка среднеднепровского высокого стиля. Стиля "Слова о полку Игореве" ! По выразительности и богатству грамматических выражений — "карамзиновская" норма (среди других языковых форм) одна из самых лучших из лучших. Да и по мелодичности — великорусская речь очень мало кому уступит. С учётом же её полянских корней, «московитянская» лингвистическая форма естественна для современной Украины. Тем более — что "российская мова", в конечном счёте, именно "киевское дитя".

Её отрицатели напоминают одного из персонажей "Махабхараты" — Карну. Этого героя древнеиндийского эпоса обманули его же единоутробные братья — Пандавы. Они "обменяли" у своего близкого родственника имевшееся у него сверхестественное тотальное т. н. "оружие Шивы" на менее эффективное "средство Индры". Данное же обстоятельство сыграло решающую роль в последующем поражении Карны и его союзников против коалиции, возглавляемой Пандавами, в решающей битве героев этого литературного шедевра при Курукшетре.

Полтаво-черкасская лингвистическая норма действительно лексико-грамматически и фонетически близка ряду южнорусских наречий, однако немало последних (согласно «генеалогическому древу» сравнительного языкознания) равноудалены как от ломоносовско-карамзиновской, так и от котляревской филологических форм !

Моему деду на Гуляйпольщине 75 лет назад в одинаковой степени непросто было оперировать и «речью», и «мовой». Его родной говор (наше село Любецкое было основано выходцами из Восточного Полесья, с одной стороны, и курянами, с другой !) был между ними «неким промежуточным». То же самое (помимо значительной части новороссийских наречий) можно сказать о полищукских, большинстве карпатских и северских диалектов. Здесь вполне уместно говорить о равнозначности "сродства" как со старокиевской, так и с полтавской официальными лингвистическими нормами большинства южнорусских говоров !

И не о "москализации" или "украинизации" различных пост-старокиевских этнографических групп в последние 3 века ушедшего тысячелетия следовало бы говорить. Имело место всего лишь то или иное распространение равнозначно-альтернативных литературно-деловых языковых форм в тех или иных русских же государственных образованиях.

В число носителей черниговско-северских говоров (в своей массе характерных промежуточностью между «мовой» и российской «речью») входят и обитатели родного села Л. Д. Кучмы на Сумщине. Равноудалённость же «племенного» наречия нынешнего украинского президента между полтавской и киево-московской официально-лингвистическими нормами достаточно ярко была проиллюстрирована различными телеинтервью с престарелыми земляками Леонида Даниловича при недавнем торжественном восстановлении храма в данной местности. Это был именно местный диалект, а не «суржик», проявлявшийся в тех же репортажах у лиц средних поколений.

Подобная этно-лингвистическая ситуация естественна многим жителям Южной Руси.

Завершившийся XX в. был весьма характерен определенным понятийным шаманством. Из-за устойчивой идентификации в ушедшем столетии (вследствии псевдодемосковизации !) только лишь полтавской литературно-деловой формы с наименованием «украинский язык» !

У многих обитателей бывшего СССР в связи с подобного рода назойливой мифологизацией сложилось ложное представление о «российских» наречиях как якобы о чём-то «чужом» для Киева и Чернигова, Одессы, Днепропетровска и даже слобожанского Харькова, прочих городов и весей сегодняшней нашей державы. С другой же стороны, московитянская общественность всё ещё находится в плену устарелых ("доянинских") представлений о равном уровне лингвистического наследия в древнерусском языке всех 12 ранних восточнославянских «союзов племён». Этому контингенту великороссов непривычна сама мысль, что их нынешняя речь является потомком именно древнего киевского наречия, а не говора насельников Москвы-реки времён Юрия Долгорукого.

Посему Эрефия и не спешит афишировать открытие В. Л. Янина.

В то же время и с нашей стороны некорректно ассоциировать полтаво-черкасскую литературно-деловую форму как исключительно украинскую, а старокиескую — как российскую. На последнюю великороссы сменили свои природные диалекты в 12 — 16 вв. Для нас же как «котляревская», так и «бориславиче-серапионо-ломоносовско-карамзиновская» нормы равнозначно свои !

Равноудалённость "сродства" как со старокиевской, так и с полтавской официальными лингвистическими нормами наблюдается, повторяем, в Полесье и среди карпатских горцев.

До ХХ в. подобная альтернативность имела место и среди народных говоров Галичины. Вспомним имевшую место 120 лет назад львовскую полемику тамошних т. н. "москвофилов" и квази-украинофилов. А язык известной "руськой трийцы" — М. Шашкевича, И. Вагилевича и Я. Головацкого ? Их творчество 1.5?вековой давности развивалось в лингвистических формах, которые очевидным образом равноудалены между мовой "Котляревского — Шевченко" и речью "Карамзина — Пушкина". Лишь в 1?й пол. прошлого столетии Прикарпатье постепенно перешло со старогалицкого т. н. «язычия» на "полтавскую" литературно-деловую норму, изрядно видоизменив фонетику последней.

Располагай мы сейчас уэллсовской «машиной времени», можно было бы совершить любопытный эксперимент. «Оседлать» данный аппарат и совершить поездку в Галичину сер. XIX столетия н. э. Привезти из той эпохи в нашу действительность всю «руську трийцю» и познакомить её с нынешними прикарпатскими политиками. Вагилевич (слабо знакомый с языком Котляревского — Квитки-Основьяненко) мало бы что понял. Шашкевич и Головацкий были бы чрезвычайно удивлены непривычному для своих ушей сочетанию галицкого произношения с полтавскими грамматическими формами.

Как "москвофилы", так и квази-украинофилы «Галиции и Лодомерии» имели примерно одинаково справедливую аргументацию в своих рекомендациях для выбора официальной языковой нормы для русинов Австро-Венгрии. Правительство же Франца Иосифа I отдало предпочтение, естественно, сторонникам «котляревской» формы.

Немало глотто-хронологически «равноудапённых» (между «мовой» и «речью») «промежуточных» этнографических «подразделений» Украины (полищуки, многие северские и новороссийские группы) подверглись в 1920?е — 1930?е гг. интенсивной полтавизации. Достаточно эффективно данный процесс осуществился в охвате им системы начального и среднего просвещения страны. Особенно же — за счёт обозначенных ранее "промежуточных" (филологически переходных неоукраинско-великорусских) регионов.

Забавно было 75 — 80 лет назад наблюдать появление где-нибудь в Горностайполе молодых комсомольцев-квазиукраинизаторов, которые доказывали местным жителям их “обмоскаленность” на том основании, что их местное чернобыльско-вышгородское наречие было существенно не похоже на черкасский или полтавский говоры. Данное обстоятельство означенные юные педагоги объясняли проявлением российско-украинского “суржика”. И это в глухом полесском селе ! А вот когда-то, мол-де, обитатели этого села разговаривали на “правильном” украинском языке. Но, вопреки логике сиих квазиукраинизаторов, пожилые горностайпольцы оказывались ещё более “обмоскаленными” чем молодёжь и даже среднее поколение данного села.

Что же касается Киева, то его диалектно-лингвистическое развитие представляется в таковой последовательности :

а) столичная форма древнерусского (на росо-полянской основе) языка [ 10 — сер. 13 вв.] ;

" target="_blank"> вышгородский вариант последнего, постепенно эволюционировавший в специфическое наречие, а затем и в диалект [ кон. 13 — сер. 19 вв.] ;

в) великорусский потомок языковой формы пункта “а” [ Кон. 19 в. и поныне ].

Имеется в виду, естественно, не княжеско-тысяцкий (магистратский, думский, миськрадовский ) официоз, а речь среднестатистического киевлянина.

_________________________

Вплоть до сер. 17 в. мировая астрономия активно оперировала заведомо ложными птолемеевыми понятиями о Вселенной. Функционировали разнообразнейшие математические модели (в т. ч. и достаточно эффектные и эстетичные по форме эпициклы орбит планет, прочие незаурядные разработки) геоцентрической системы описания мироздания. С неизбежным же (в силу развития науки) переходом на коперниковско-галилеевский “гелиоцентрический” взгляд на Вселенную пришлось мировой науке отказаться от всех эффектных птолемеевых геометрических схем.

Так и с языковой ситуацией на Украине !

Более 300 лет общественность как Южной, так и Северо-Восточной Руси была убеждена в "московитизме" великорусской лингвистической формы. Означенный постулат при научной проверке (аналогично "птолемеевскому Солнцу", которое якобы "восходит и заходит") оказался мифом. Необходимо, в конце концов, признать то, что т. н. “росийська мова” на самом деле палеоукраинская. И именно её, как имеющую значительные международные позиции, и нужно культивировать в нашей стране, отказавшись от котляревских “эпициклов”. В современной Германии уважают и “Песнь о Нибелунгах”, и “Парсифаль”, и “Рейнеке Лис”, и мн. др. верхненемецкоязычные литературные шедевры. Функционирует же в сегодняшней Бундесреспублике повсеместно лютеровский верхнесаксонский язык.

В аналогичной же лингвистической ситуации на Украине и не нужно менять 10?ю статью её Конституции. В оном параграфе говорится о государственности языка, а не того или иного (старокиевского, полтавско-черкасского, гуцульского, полесского, галицкого “язычия”, пр.) диалекта или литературно-деловой нормы. Последнюю же вполне может уточнить новый Закон о языках.

Старая же редакция последнего (образца конца 1989 г.) абсолютно некорректна. Письменно-деловые формы одного языка (старокиевская и черкасско-полтавская) представлены в означенном 13-летней давности документе в качестве самостоятельных языков.

Современному восточному славянству следует признать факт украинскости не только черкасско-полтавской, но и старокиевской (именуемой в просторечии великорусской !) литературно-деловых норм.

Блок-схема лингвистического разветвления восточного славянства

Условные обозначения

1 – вятичские говоры (в т. ч. и старомосковский)

2 – старогалицкий говор древнерусского языка

3 – т. н. “старобелорусско-староукраинская” литературно-деловая форма

4 – белорусские диалекты (в т. ч. и современная их литературно-деловая форма)

5 – лемковский диалект

6 – бойковский диалект

7 – гуцульский диалект

8 – нео-"волынско-галицкая" группа говоров (в т. ч. и т. н. “язычие”)

9 – буковинский диалект

10 – полесская группа диалектов

11 – киево-полесский диалект

12 – группа украинско-великорусских (новороссийских, кубанских и пр.) койне

____________________

В интересах же самой Украины (для укрепления её культурных и геополитических позиций в мире) необходимо восстановление (если не к уровню 1917 г., то хотя бы на позициях 12?летней давности) значения старокиевской (она же великорусская !) официальной языковой формы в жизни страны. Естественным представляется, также, возвращение наших дипломатов к своему же (по происхождению !) рабочему языку ООН.